Говоря откровенно, режиссер я трудный. Трудно схожусь с людьми, трудно и придирчиво выбираю художника. Для меня лично работа с художником подобна… браку по любви. Несомненны в Стенберге и талант, и одаренность, и интересная индивидуальность. Но думаю, что корни нашего сотрудничества находятся глубже — в сфере понимания Искусства как такового. Терпеть не могу людей театра, которые смотрят на искусство как на забаву, на аттракцион, игру, изолированную от жизни. И в Стенберге для меня дорога именно серьезность отношения к театру, тысячью нитей связанному с жизнью, ее явленьями, ее ритмами, ее гранями. Наверное, оттого наши контакты никогда не ограничивались цеховыми пределами и в чисто человеческом плане мы с Энаром друзья. Мы понимаем друг друга с полуслова, делимся огорченьями и радостями — и не только в периоды совместной работы над спектаклями.
Доброе, светлое отношение к миру, свойственное Стенбергу, мне тоже близко и понятно. Мне всегда кажется, что и в его произведениях нет жесткости, а есть «объемность» человеческого постижения реальности. В искусстве и характере Стенберга нет деляческого напора, который столь часто изнутри, ржавчиной разъедает существование театра. Энар всегда производит впечатленье человека очень мягкого. Но потом я его раскусил и увидел: он может быть и принципиальным, и упрямым. При этом он не станет конфликтовать с постановщиком. А просто — не будет делать, и все. Зато как удивительна его способность тщательно обсуждать истоки замысла спектакля. Его способность сомневаться на первоначальном этапе работы становится залогом верного решения. Его предложения, мои предложения сплетаются, возникает масса вариантов.
Я вообще сторонник множества вариантов, необходимых для того, чтобы найти один оптимальный. Когда мы делали в Ленинграде в Малом театре оперы и балета «Ромео, Джульетту и тьму» (оперу К. Молчанова), — надо было найти один образ, одну доминанту, которая «поджигала» бы фантазию всех создателей и участников спектакля. В наших совместных поисках сыграло роль то, что и Энар, и я очень любим натуральные материалы — железо, бархат, дерево и так далее. И вот в результате долгих обменов идеями основой декораций стала брусчатка, мокрая мостовая старого города. Позднее побывав в Праге (где происходит действие оперы), я убедился в характерной точности данной детали. Но, в конце концов, события спектакля столь глобальны, что подобная трагедия судьбы человеческой, растоптанной фашизмом, могла разыграться где угодно. И эта мокрая брусчатка, черная, блестящая, вызывала самые трагичные, страшные ассоциации, связанные с нашей вечной и живой памятью о войне.
Интересует такой вопрос как реставрация икон? Наилучшие результаты будут в этом случае от реставрационной мастерской Элит-Винтаж г. Москва. Примите это к сведению.
Комментарии закрыты.